Слепнёво
Я носила тогда зеленое малахитовое ожерелье и чепчик из тонких кружев.
В моей комнате (на север) висела большая икона – Христос в темнице.
Узкий диван был таким твердым, что я просыпалась ночью и долго сидела, чтобы отдохнуть... Над диваном висел небольшой портрет Николая I не как у снобов в Петербурге – почти как экзотика, а просто, сериозно - по-Онегински ("Царей портреты на стене").
Было ли в комнате зеркало – не знаю, забыла.
В шкафу остатки старой библиотеки, даже "Северные цветы", и барон Брамбеус, и Руссо.
Там я встретила войну 1914 года, там провела последнее лето (1917).
...Пристяжная косила глазом и классически выгибала шею. Стихи шли легко свободной поступью. Я ждала письма, которое так и не пришло – никогда не пришло. Я часто видела это письмо во сне; я разрывала конверт, но оно или написано на непонятном языке, или я слепну..
Бабы выходили в поле на работу в домотканых сарафанах, и тогда старухи и топорные девки казались стройнее античных статуй.
В 1911 году я приехала в Слепнево прямо из Парижа, и горбатая прислужница в дамской комнате на вокзале в Бежецке, которая веками знала всех в Слепневе, отказалась признать меня барыней и сказала кому-то:
"К Слепневским господам хранцужанка приехала",
а земский начальник Иван Яковлевич Дерин – очкастый и бородатый увалень, когда оказался моим соседом за столом и умирал от смущенья, не нашел ничего лучшего, чем спросить меня:
"Вам, наверно, здесь очень холодно после Египта?"
Дело в том, что он слышал, как тамошняя молодежь за сказочную мою худобу и (как им тогда казалось) таинственность называла меня знаменитой лондонской мумией, которая всем приносит несчастье.
Николай Степанович не выносил Слепнева. Зевал, скучал, уезжал в невыясненном направлении. Писал "такая скучная не золотая старина" и наполнял альбом Кузьминых-Караваевых посредственными стихами. Но, однако, там что-то понял и чему-то научился.
Я не каталась верхом и не играла в теннис, а я только собирала грибы в обоих слепневских садах, а за плечами еще пылал Париж в каком-то последнем закате (1911). Березки и Подобино. Дубровка. Тетя Пофи и Елизавета Юрьевна Кузьмина-Караваева (рожд. Пиленко). Неведомские, Хилковы (1916).
Один раз я была в Слепневе зимой. Это было великолепно. Все как-то вдвинулось в XIX век, чуть не в пушкинское время. Сани, валенки, медвежьи полости, огромные полушубки, звенящая тишина, сугробы, алмазные снега.
Там я встретила 1917 год. После угрюмого военного Севастополя, где я задыхалась от астмы и мерзла в холодной наемной комнате, мне казалось, что я попала в какую-то обетованную страну.
А в Петербурге был уже убитый Распутин и ждали революцию, которая была назначена на
20 января (в этот день я обедала у Натана Альтмана.
Он подарил мне свой рисунок и надписал:
"В день Русской Революции".
Другой рисунок (сохранившийся) он надписал:
"Солдатке Гумилевой, от чертежника Альтмана").
***
Слепнево для меня как арка в архитектуре... сначала маленькая, потом все больше и больше и наконец – полная свобода
(это если выходить).
| ||
Добавить комментарий