Жар-птица

— Послушай, братец, — спросил у него штабс-капитан, — чья эта чудесная коляска?..а?.. Прекрасная коляска!..

— Лакей, не оборачиваясь, бормотал что-то про себя, развязывая чемодан.

Максим Максимыч рассердился; он тронул неучтивца по плечу и сказал: — Я тебе говорю, любезный...
— Чья коляска?... моего господина...
— А кто твой господин?
— Печорин...
— Что ты? что ты? Печорин?..

Ах, Боже мой!.. да не служил ли он на Кавказе?.. — воскликнул Максим Максимыч, дёрнув меня за рукав. У него в глазах сверкала радость.
— Служил, кажется, — да я у них недавно.
— Ну так!.. так!.. Григорий Александрович?.. Так ведь его зовут?..

Мы с твоим барином были приятели, — прибавил он, ударив дружески по плечу лакея, так что заставил его пошатнуться...

— Позвольте, сударь, вы мне мешаете, — сказал тот, нахмурившись.
— Экой ты, братец!.. Да знаешь ли? мы с твоим барином были друзья закадычные, жили вместе... Да где же он сам остался?..

Слуга объявил, что Печорин остался ужинать и ночевать у полковника Н...

— Да не зайдёт ли он вечером сюда? — сказал Максим Максимыч, — или ты, любезный,не пойдёшь ли к нему за чем-нибудь?..

Коли пойдешь, так скажи, что здесь Максим Максимыч; так и скажи... уж он знает...

Я тебе дам восьмигривенный на водку...

Лакей сделал презрительную мину, слыша такое скромное обещание, однако уверил Максима Максимыча, что он исполнит его поручение.

— Ведь сейчас прибежит!.. — сказал мне Максим Максимыч с торжествующим видом, — пойду за ворота его дожидаться...

Эх! жалко, что я не знаком с Н...

Максим Максимыч сел за воротами на скамейку, а я ушёл в свою комнату.

Признаться, я также с некоторым нетерпением ждал появления этого Печорина; по рассказу штабс-капитана, я составил себе о нем не очень выгодное понятие, однако некоторые черты в его характере показались мне замечательными.

Через час инвалид принес кипящий самовар и чайник.

— Максим Максимыч, не хотите ли чаю? — закричал я ему в окно.
— Благодарствуйте; что-то не хочется.
— Эй выпейте! Смотрите, ведь уж поздно, холодно.
— Ничего; благодарствуйте...
— Ну, как угодно! — Я стал пить чай один; минут через десять входит мой старик:
— А ведь вы правы: всё лучше выпить чайку, — да я всё ждал... Уж человек его давно к нему пошёл, да, видно, что-нибудь задержало.

Он наскоро выхлебнул чашку, отказался от второй у ушёл опять за ворота в каком-то беспокойстве: явно было, что старика огорчало небрежение Печорина, и тем более, что он мне недавно говорил о своей с ним дружбе и еще час тому назад был уверен, что он прибежит, как только услышит его имя.

Уже было поздно и темно, когда я снова отворил окно и стал звать Максима Максимыча,говоря, что пора спать; он что-то пробормотал сквозь зубы; я повторил приглашение, — он ничего не отвечал.

Я лёг на диван, завернувшись в шинель и оставив свечу на лежанке, скоро задремал и проспал бы спокойно, если б, уж очень поздно, Максим Максимыч, взойдя в комнату, не разбудил меня. Он бросил трубку на стол, стал ходить по комнате, шевырять в печи, наконец лёг, но долго кашлял, плевал, ворочался...

— Не клопы ли вас кусают? — спросил я.
— Да, клопы... — отвечал он, тяжело вздохнув.

На другой день утром я проснулся рано; но Максим Максимыч предупредил меня. Я нашёл его у ворот, сидящего на скамейке.

«Мне надо сходить к коменданту, — сказал он, — так пожалуйста, если Печорин придёт, пришлите за мной...»

Я обещался.

Он побежал, как будто члены его получили вновь юношескую силу и гибкость.

Утро было свежее, но прекрасное. Золотые облака громоздились на горах, как новый ряд воздушных гор; перед воротами расстилалась широкая площадь;

за нею базар кипел народом, потому что было воскресенье; босые мальчики-осетины, неся за плечами котомки с сотовым мёдом, вертелись вокруг меня;

я их прогнал: мне было не до них,

я начинал разделять беспокойство доброго штабс-капитана.

Дальше