Жар-птица

 

Около двух часов пополуночи я отворил окно и, связав две шали, спустился с верхнего балкона на нижний, придерживаясь за колонну. У княжны ещё горел огонь.

 

Что-то меня толкнуло к этому окну. Занавес был не совсем задёрнут, и я мог бросить любопытный взгляд во внутренность комнаты.

 

Мери сидела на своей постели, скрестив на коленях руки; её густые волосы были собраны под ночным чепчиком, обшитым кружевами; большой пунцовый платок покрывал её белые плечики, её маленькие ножки прятались в пёстрых персидских туфлях.

Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза её, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и ту же страницу, тогда как мысли её были далеко...

 

В эту минуту кто-то шевельнулся за кустом.

 

Я спрыгнул с балкона на дёрн.

 

Невидимая рука схватила меня за плечо.
— Ага! — сказал грубый голос, — попался!.. будешь у меня к княжнам ходить ночью!..
— Держи его крепче! — закричал другой, выскочивший из-за угла.

 

Это были Грушницкий и драгунский капитан.

 

Я ударил последнего по голове кулаком, сшиб его с ног и бросился в кусты. Все тропинки сада, покрывавшего отлогость против наших домов, были мне известны.
— Воры! караул!.. — кричали они; раздался ружейный выстрел; дымящийся пыж упал почти к моим ногам.

 

Через минуту я был уже в своей комнате, разделся и лег. Едва мой лакей запер дверь на замок, как ко мне начали стучаться Грушницкий и капитан.
— Печорин! вы спите? здесь вы?..— закричал капитан.
— Вставайте! — воры... черкесы...
— У меня насморк, — отвечал я, — боюсь простудиться.

 

Они ушли.

 

Напрасно я им откликнулся: они б ещё с час проискали меня в саду.

 

Тревога между тем сделалась ужасная.

 

Из крепости прискакал казак.

 

Всё зашевелилось; стали искать черкесов во всех кустах — и, разумеется, ничего не нашли.

 

Но многие, вероятно, остались в твёрдом убеждении, что если б гарнизон показал более храбрости и поспешности, то по крайней мере десятка два хищников остались бы на месте.

 

 

 

16го июня.
Нынче поутру у колодца только и было толков, что о ночном нападении черкесов.

 

Выпивши положенное число стаканов нарзана, пройдясь раз десять по длинной липовой аллее, я встретил мужа Веры, который только что приехал из Пятигорска.

 

Он взял меня под руку, и мы пошли в ресторацию завтракать; он ужасно беспокоился о жене.

 

«Как она перепугалась нынче ночью! — говорил он, — ведь надобно ж, чтоб это случилось именно тогда, как я в отсутствии».

 

Мы уселись завтракать возле двери, ведущей в угловую комнату, где находилось человек десять молодежи, в числе которых был и Грушницкий.

 

Судьба вторично доставила мне случай подслушать разговор, который должен был решить его участь. Он меня не видал, и, следственно,я не мог подозревать умысла; но это только увеличивало его вину в моих глазах.

 

— Да неужели в самом деле это были черкесы? — сказал кто-то, — видел ли их кто-нибудь?

 

— Я вам расскажу всю историю, — отвечал Грушницкий, — только, пожалуйста, не выдавайте меня; вот как это было: вчерась один человек, которого я вам не назову, приходит ко мне и рассказывает, что видел в десятом часу вечера, как кто-то прокрался в дом к Лиговским.
Надо вам заметить, что княгиня была здесь, а княжна дома.

 

Вот мы с ним и отправились под окна, чтоб подстеречь счастливца.

 

Признаюсь, я испугался, хотя мой собеседник очень был занят своим завтраком: он мог услышать вещи для себя довольно неприятные, если б неравно Грушницкий отгадал истину; но ослеплённый ревностью, он и не подозревал её.

 

— Вот видите ли, — продолжал Грушницкий, — мы и отправились, взявши с собой ружьё, заряжённое холостым патроном, только так, чтобы попугать.

 

До двух часов ждали в саду.

 

Наконец — уж Бог знает откуда он явился, только не из окна, потому что оно не отворялось, а должно быть, он вышел в стеклянную дверь, что за колонной, — наконец, говорю я, видим мы,сходит кто-то с балкона...

 

Какова княжна? а?

 

Ну, уж признаюсь, московские барышни! после этого чему же можно верить?

 

Мы хотели его схватить, только он вырвался и, как заяц, бросился в кусты; тут я по нём выстрелил.

 

Вокруг Грушницкого раздался ропот недоверчивости.
— Вы не верите? — продолжал он, — даю вам честное, благородное слово, что всё это сущая правда, и в доказательство я вам, пожалуй, назову этого господина.
— Скажи, скажи, кто ж он! — раздалось со всех сторон.

 

— Печорин, — отвечал Грушницкий.

 

В эту минуту он поднял глаза — я стоял в дверях против него; он ужасно покраснел.

 

Я подошел к нему и сказал медленно и внятно:
— Мне очень жаль, что я вошёл после того, как вы уж дали честное слово в подтверждение самой отвратительной клеветы. Моё присутствие избавило бы вас от лишней подлости.

 

Грушницкий вскочил с своего места и хотел разгорячиться.

 

— Прошу вас, — продолжал я тем же тоном, — прошу вас сейчас же отказаться от ваших слов; вы очень хорошо знаете, что это выдумка. Я не думаю, чтобы равнодушие женщины к вашим блестящим достоинствам заслуживало такое ужасное мщение.

 

Подумайте хорошенько: поддерживая ваше мнение, вы теряете право на имя благородного человека и рискуете жизнью.

 

Грушницкий стоял передо мною, опустив глаза, в сильном волнении.

 

Но борьба совести с самолюбием была непродолжительна.

 

Драгунский капитан, сидевший возле него, толкнул его локтем; он вздрогнул и быстро отвечал мне, не поднимая глаз:

 

— Милостивый государь, когда я что говорю, так я это думаю и готов повторить... Я не боюсь ваших угроз и готов на всё...
— Последнее вы уж доказали, — отвечал я ему холодно и, взяв под руку драгунского капитана, вышел из комнаты.

 

 

— Что вам угодно? — спросил капитан.
— Вы приятель Грушницкого — и, вероятно, будете его секундантом?

 

Капитан поклонился очень важно.
— Вы отгадали, — отвечал он, — я даже обязан быть его секундантом, потому что обида, нанесённая ему, относится и ко мне: я был с ним вчера ночью, — прибавил он, выпрямляя свой сутуловатый стан.

 

— А! так это вас ударил я так неловко по голове?

 

Он пожелтел, посинел; скрытая злоба изобразилась на лице его.

 

— Я буду иметь честь прислать к вам нониче моего секунданта, — прибавил я,раскланявшись очень вежливо и показывая вид, будто не обращаю внимания на его бешенство.

 

На крыльце ресторации я встретил мужа Веры. Кажется, он меня дожидался.

 

Он схватил мою руку с чувством, похожим на восторг.
— Благородный молодой человек! — сказал он, с слезами на глазах. — Я всё слышал.

 

Экой мерзавец! неблагодарный!..

 

Принимай их после этого в порядочный дом!

 

Слава Богу, у меня нет дочерей!

 

Но вас наградит та, для которой вы рискуете жизнью.

 

Будьте уверены в моей скромности до поры до времени, — продолжал он. — Я сам был молод и служил в военной службе: знаю, что в эти дела не должно вмешиваться.

 

Прощайте. Бедняжка! радуется, что у него нет дочерей...

 

 

Я пошёл прямо к Вернеру, застал его дома и рассказал ему всё — отношения мои к Вере и княжне и разговор, подслушанный мною, из которого я узнал намерение этих господ подурачить меня, заставив стреляться холостыми зарядами. Но теперь дело выходило их границ шутки: они, вероятно, не ожидали такой развязки.

 

Доктор согласился быть моим секундантом;я дал ему несколько наставлений насчет условий поединка; он должен был настоять на том,чтобы дело обошлось как можно секретнее, потому что хотя я когда угодно готов подвергать себя смерти, но нимало не расположен испортить навсегда свою будущность в здешнем мире.

 

После этого я пошёл домой.

 

Через час доктор вернулся из своей экспедиции.

 

— Против вас точно есть заговор, — сказал он. — Я нашёл у Грушницкого драгунского капитана и еще одного господина, которого фамилии не помню.

 

Я на минуту остановился в передней, чтоб снять галоши.

 

У них был ужасный шум и спор...

 

«Ни за что не соглашусь! — говорил Грушницкий, — он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое...»

 

— «Какое тебе дело? — отвечал капитан, — я всё беру на себя.

 

Я был секундантом на пяти дуэлях и уж знаю, как это устроить. Я всё придумал. Пожалуйста, только мне не мешай. Постращать не худо. А зачем подвергать себя опасности, если можно избавиться?..»

 

 

В эту минуту я взошёл.

 

Они замолчали.

 

Переговоры наши продолжались довольно долго; наконец мы решили дело вот как: верстах в пяти отсюда есть глухое ущелье; они туда поедут завтра в четыре часа утра, а мы выедем полчаса после них; стреляться будете на шести шагах — этого требовал Грушницкий.

 

Убитого — на счёт черкесов.

 

Теперь вот какие у меня подозрения: они, то есть секунданты, должно быть, несколько переменили свой прежний план и хотят зарядить пулею один пистолет Грушницкого.

 

Это немножко похоже на убийство, но в военное время, и особенно в азиатской войне, хитрости позволяются; только Грушницкий, кажется, поблагороднее своих товарищей.

 

Как вы думаете? Должны ли мы показать им, что догадались?

 

— Ни за что на свете, доктор! будьте спокойны, я им не поддамся.
— Что же вы хотите делать?
— Это моя тайна.
— Смотрите не попадитесь... ведь на шести шагах!

 

— Доктор, я вас жду завтра в четыре часа; лошади будут готовы... Прощайте.

 

Я до вечера просидел дома, запершись в своей комнате.

 

Приходил лакей звать меня к княгине, — я велел сказать, что болен.

 

 

 

 

 

Дальше