Завтра будет славная погода!
(Бэла)
— Завтра будет славная погода! — сказал я.
Штабс-капитан не отвечал ни слова и указал мне пальцем на высокую гору, поднимавшуюся прямо против нас.
— Что ж это? — спросил я.
— Гудгора.
— Ну так что ж?
— Посмотрите, как курится.
И в самом деле, Гудгора курилась; по бокам ее ползали лёгкие струйки — облаков, а на вершине лежала чёрная туча, такая чёрная, что на тёмном небе она казалась пятном.
Уж мы различали почтовую станцию, кровли окружающих ее саклей. И перед нами мелькали приветные огоньки.
Когда пахнул сырой, холодный ветер, ущелье загудело и пошел мелкий дождь.
Едва успел я накинуть бурку, как повалил снег. Я с благоговением посмотрел на штабс-капитана...
— Нам придется здесь ночевать, — сказал он с досадою, — в такую метель через горы не переедешь.
- Что? были ль обвалы на Крестовой? — спросил он извозчика.
— Не было, господин, — отвечал осетин-извозчик, — а висит много, много.
За не имением комнаты для проезжающих на станции, нам отвели ночлег в дымной сакле.
Я пригласил своего спутника выпить вместе стакан чая, ибо со мной был чугунный чайник — единственная отрада моя в путешествиях по Кавказу.
Сакля была прилеплена одним боком к скале; три скользкие, мокрые ступени вели к ее двери. Ощупью вошел я и наткнулся на корову (хлев у этих людей заменяет лакейскую). Я не знал, куда деваться: тут блеют овцы, там ворчит собака. К счастью, в стороне блеснул тусклый свет и помог мне найти другое отверстие наподобие двери.
Тут открылась картина довольно занимательная: широкая сакля, которой крыша опиралась на два закопченные столба, была полна народа. Посередине трещал огонек, разложенный на земле, и дым, выталкиваемый обратно ветром из отверстия в крыше, расстилался вокруг такой густой пеленою, что я долго не мог осмотреться; у огня сидели две старухи, множество детей и один худощавый грузин, все в лохмотьях.
Нечего было делать, мы приютились у огня, закурили трубки, и скоро чайник зашипел приветливо.
— Жалкие люди! — сказал я штабс-капитану, указывая на наших грязных хозяев, которые молча на нас смотрели в каком-то остолбенении.
— Преглупый народ! — отвечал он. — Поверите ли? ничего не умеют, не способны ни к какому образованию! Уж по крайней мере наши кабардинцы или чеченцы, хотя разбойники, голыши, зато отчаянные башки, а у этих и к оружию никакой охоты нет: порядочного кинжала ни на одном не увидишь. Уж подлинно осетины!
— А вы долго были в Чечне?
— Да, я лет десять стоял там в крепости с ротою, у Каменного Брода, — знаете?
— Слыхал.
— Вот, батюшка, надоели нам эти головорезы; нынче, слава богу, смирнее; а бывало, на сто шагов отойдёшь за вал, уже где-нибудь косматый дьявол сидит и караулит: чуть зазевался, того и гляди — либо аркан на шее, либо пуля в затылке. А молодцы!..
— А, чай, много с вами бывало приключений? — сказал я, подстрекаемый любопытством.
— Как не бывать! бывало...
Тут он начал щипать левый ус, повесил голову и призадумался.
Мне страх хотелось вытянуть из него какую-нибудь историйку — желание, свойственное всем путешествующим и записывающим людям.
Между тем чай поспел; я вытащил из чемодана два походных стаканчика, налил и поставил один перед ним. Он отхлебнул и сказал как будто про себя:
«Да, бывало!»
Это восклицание подало мне большие надежды.
Я знаю, старые кавказцы любят поговорить, порассказать; им так редко это удаётся: другой лет пять стоит где-нибудь в захолустье с ротой, и целые пять лет ему никто не скажет «здравствуйте» (потому что фельдфебель говорит «здравия желаю»).
А поболтать было бы о чем: кругом народ дикий, любопытный; каждый день опасность, случаи бывают чудные, и тут поневоле пожалеешь о том, что у нас так мало записывают.
Добавить комментарий