Жар-птица

 

Прошла почти неделя, а я ещё не познакомился с Лиговскими.

 

Жду удобного случая.

 

 

Грушницкий, как тень, следует за княжной везде; их разговоры бесконечны: когда же он ей наскучит?..

 

 

Мать не обращает на это внимания, потому что он не жених. Вот логика матерей!

 

 

Я подметил два, три нежных взгляда, — надо этому положить конец.

 

 

Вчера у колодца в первый раз явилась Вера... Она, с тех пор как мы встретились в гроте, не выходила из дома.

 

Мы в одно время опустили стаканы, и, наклонясь, она мне сказала шёпотом:

— Ты не хочешь познакомиться с Лиговскими?.. Мы только там можем видеться...

 

 

Упрек! скучно! Но я его заслужил...

 

 

Кстати: завтра бал по подписке в зале ресторации, и я буду танцевать с княжной мазурку.

 

 

 

22го мая.

Зала ресторации превратилась в залу Благородного собрания.

 

В девять часов все съехались.

 

Княгиня с дочерью явилась из последних; многие дамы посмотрели на неё с завистью и недоброжелательством, потому что княжна Мери одевается со вкусом. Те, которые почитают себя здешними аристократками, утаив зависть, примкнулись к ней.

 

Как быть?

 

Где есть общество женщин — там сейчас явится высший и низший круг.

 

Под окном, в толпе народа, стоял Грушницкий, прижав лицо к стеклу и не спуская глаз с своей богини; она, проходя мимо, едва приметно кивнула ему головой.

 

Он просиял, как солнце...

 

Танцы начались польским; потом заиграли вальс. Шпоры зазвенели, фалды поднялись и закружились.

 

 

Я стоял сзади одной толстой дамы, осенённой розовыми перьями; пышность её платья напоминала времена фижм, а пестрота её негладкой кожи — счастливую эпоху мушек из черной тафты. Самая большая бородавка на её шее прикрыта была фермуаром.

Она говорила своему кавалеру, драгунскому капитану:

 

 

— Эта княжна Лиговская пренесносная девчонка!

 

Вообразите, толкнула меня и не извинилась, да ещё обернулась и посмотрела на меня в лорнет... C‘est impayable!..( Это презабавно!..)

И чем она гордится?

Уж её надо бы проучить...

 

 

— За этим дело не станет! — отвечал услужливый капитан и отправился в другую комнату.

 

 

Я тотчас подошел к княжне, приглашая её вальсировать, пользуясь свободой здешних обычаев, позволяющих танцевать с незнакомыми дамами.

 

 

Она едва могла принудить себя не улыбнуться и скрыть своё торжество; ей удалось, однако, довольно скоро принять совершенно равнодушный и даже строгий вид: она небрежно опустила руку на моё плечо, наклонила слегка головку набок, и мы пустились. Я не знаю талии более сладострастной и гибкой!

 

Её свежее дыхание касалось моего лица; иногда локон, отделившийся в вихре вальса от своих товарищей, скользил по горящей щеке моей...

 

Я сделал три тура. (Она вальсирует удивительно хорошо.) Она запыхалась, глаза её помутились, полураскрытые губки едва могли прошептать необходимое: «merci, monsieur»( Благодарю вас, сударь ).

 

 

После нескольких минут молчания я сказал ей, приняв самый покорный вид:

— Я слышал, княжна, что, будучи вам вовсе незнаком, я имел уже несчастье заслужить вашу немилость... что вы меня нашли дёрзким... неужели это правда?

— И вам бы хотелось теперь меня утвердить в этом мнении? — отвечала она с иронической гримаской, которая, впрочем, очень идет к её подвижной физиономии.

— Если я имел дерзость вас чем-нибудь оскорбить, то позвольте мне иметь еще большую дерзость просить у вас прощения... И, право, я бы очень желал доказать вам, что вы насчет меня ошибались...

— Вам это будет довольно трудно...

— Отчего же?

— Оттого, что вы у нас не бываете, а эти балы, вероятно, не часто будут повторяться.

 

 

«Это значит, — подумал я, — что их двери для меня навеки закрыты».

 

 

— Знаете, княжна, — сказал я с некоторой досадой, — никогда не должно отвергать кающегося преступника: с отчаяния он может сделаться еще вдвое преступнее... и тогда...

 

 

Хохот и шушуканье нас окружающих заставили меня обернуться и прервать мою фразу.

 

В нескольких шагах от меня стояла группа мужчин, и в их числе драгунский капитан, изъявивший враждебные намерения против милой княжны; он особенно был чем-то очень доволен, потирал руки, хохотал и перемигивался с товарищами.

 

Вдруг из среды их отделился господин во фраке с длинными усами и красной рожей и направил неверные шаги свои прямо к княжне: он был пьян. Остановясь против смутившейся княжны и заложив руки за спину, он уставил на неё мутно-серые глаза и произнёс хриплым дишкантом:

— Пермете...(Позвольте...) ну, да что тут!.. просто ангажирую вас на мазурку...

 

 

— Что вам угодно? — произнесла она дрожащим голосом, бросая кругом умоляющий взгляд.

Увы! её мать была далеко, и возле никого из знакомых ей кавалеров не было; один адьютант, кажется, всё это видел, да спрятался за толпой, чтоб не быть замешаным в историю.

 

 

— Что же? — сказал пьяный господин, мигнув драгунскому капитану, который ободрял его знаками, — разве вам не угодно?.. Я таки опять имею честь вас ангажировать pour mazure...(на мазурку...) Вы, может, думаете, что я пьян?

Это ничего!..

 

 

Гораздо свободнее, могу вас уверить...

 

 

Я видел, что она готова упасть в обморок от страху и негодования.

 

 

Я подошел к пьяному господину, взял его довольно крепко за руку и, посмотрев ему пристально в глаза, попросил удалиться, — потому, прибавил я, что княжна давно уж обещалась танцевать мазурку со мною.

 

 

— Ну, нечего делать!.. в другой раз! — сказал он, засмеявшись, и удалился к своим пристыженным товарищам, которые тотчас увели его в другую комнату.

 

 

Я был вознагражден глубоким, чудесным взглядом.

 

 

Княжна подошла к своей матери и рассказала ей всё, та отыскала меня в толпе и благодарила. Она объявила мне, что знала мою мать и была дружна с полдюжиной моих тетушек.

— Я не знаю, как случилось, что мы до сих пор с вами незнакомы, — прибавила она, — но признайтесь, вы этому одни виною: вы дичитесь всех так, что ни на что не похоже. Я надеюсь,что воздух моей гостиной разгонит ваш сплин... не правда ли?

 

 

Я сказал ей одну из тех фраз, которые у всякого должны быть заготовлены на подобный случай.

 

 

Кадрили тянулись ужасно долго.

 

 

Наконец с хор загремела мазурка; мы с княжной уселись.

 

 

Я не намекал ни разу ни о пьяном господине, ни о прежнем моём поведении, ни о Грушницком.

Впечатление, произведенное на неё неприятною сценою, малопомалу рассеялось; личико её расцвело; она шутила очень мило; её разговор был остёр, без притязания на остроту, жив и свободен; её замечания иногда глубоки...

 

Я дал ей почувствовать очень запутанной фразой,что она мне давно нравится. Она наклонила головку и слегка покраснела.

 

 

— Вы странный человек! — сказала она потом, подняв на меня свои бархатные глаза и принужденно засмеявшись.

— Я не хотел с вами знакомиться, — продолжал я, — потому что вас окружает слишком густая толпа поклонников, и я боялся в ней исчезнуть совершенно.

— Вы напрасно боялись! Они все прескучные...

— Все! Неужели все?

 

 

Она посмотрела на меня пристально, стараясь будто припомнить что-то, потом опять слегка покраснела и, наконец, произнесла решительно:

все!

 

 

— Даже мой друг Грушницкий?

— А он ваш друг? — сказала она, показывая некоторое сомнение.

— Да.

— Он, конечно, не входит в разряд скучных...

— Но в разряд несчастных, — сказал я смеясь.

— Конечно! А вам смешно? Я б желала, чтоб вы были на его месте...

— Что ж? я был сам некогда юнкером, и, право, это самое лучшее время моей жизни!

— А разве он юнкер?.. — сказала она быстро и потом прибавила: — А я думала...

— Что вы думали?..

— Ничего!.. Кто эта дама?

 

 

Тут разговор переменил направление и к этому уж более не возвращался.

 

 

Вот мазурка кончилась, и мы распростились — до свидания.

 

 

 

Дамы разъехались...

 

 

 

Я пошел ужинать и встретил Вернера.

 

 

— Ага! — сказал он, — так то вы!

 

А еще хотели не иначе знакомиться с княжной, как спасши её от верной смерти.

 

 

— Я сделал лучше, — отвечал я ему, — спас её от обморока на бале!..

 

 

— Как это? Расскажите!..

 

 

— Нет, отгадайте, — о вы, отгадывающий всё на свете!

 

 

 

 

 

Дальше