Жар-птица

— Меня? — крикнул Азамат в бешенстве, и железо детского кинжала зазвенело об кольчугу.

Сильная рука оттолкнула его прочь, и он ударился об плетень так, что плетень зашатался.

«Будет потеха!» — подумал я, кинулся в конюшню, взнуздал лошадей наших и вывел их на задний двор.

Через две минуты уж в сакле был ужасный гвалт.

Вот что случилось:

Азамат вбежал туда в разорванном бешмете,

говоря, что Казбич хотел его зарезать.

Все выскочили, схватились за ружья — и пошла потеха!

Крик, шум, выстрелы; только Казбич уж был верхом и вертелся среди толпы по улице, как бес, отмахиваясь шашкой.

— Плохое дело в чужом пиру похмелье, — сказал я Григорью Александровичу, поймав его за руку, — не лучше ли нам поскорей убраться?
— Да погодите, чем кончится.
— Да уж, верно, кончится худо; у этих азиатов все так: натянулись бузы, и пошла резня!
— Мы сели верхом и ускакали домой.
— А что Казбич? — спросил я нетерпеливо у штабс-капитана.
— Да что этому народу делается! — отвечал он, допивая стакан чая, — ведь ускользнул!
— И не ранен? — спросил я.
— А Бог его знает! Живучи, разбойники!

Видал я иных в деле, например: ведь весь исколот, как решето, штыками, а всё махает шашкой.

— Штабс-капитан после некоторого молчания продолжал, топнув ногою о землю:
— Никогда себе не прощу одного:

чорт меня дёрнул, приехав в крепость, пересказать Григорью Александровичу всё, что я слышал, сидя за забором;

он посмеялся, — такой хитрый!

— а сам задумал кое-что.

— А что такое? Расскажите, пожалуйста.

— Ну уж нечего делать!

Начал рассказывать, так надо продолжать.

Дня через четыре приезжает Азамат в крепость.

По обыкновению, он зашел к Григорью Александровичу, который его всегда кормил лакомствами.

Я был тут.

Зашел разговор о лошадях, и Печорин начал расхваливать лошадь Казбича:

уж такая-то она резвая, красивая, словно серна,
— ну, просто, по его словам, этакой и в целом мире нет.

Засверкали глазёнки у татарчонка, а Печорин будто не замечает;

я заговорю о другом,

а он, смотришь, тотчас собьёт разговор на лошадь Казбича.

Эта история продолжалась всякий раз, как приезжал Азамат.

Недели три спустя, стал я замечать, что Азамат бледнеет и сохнет, как бывает от любви в романах.

Что за диво?..

Вот видите, я уж после узнал всю эту штуку:

Григорий Александрович до того его задразнил, что хоть в воду.

Раз он ему и скажи:

— Вижу, Азамат, что тебе больно понравилась эта лошадь; а не видать тебе ее как своего затылка!

   Ну, скажи, что бы ты дал тому, кто тебе ее подарил бы?..
— Все, что он захочет, — отвечал Азамат.
— В таком случае я тебе её достану, только с условием... Поклянись, что ты его исполнишь...
— Клянусь... Клянись и ты!
— Хорошо! Клянусь, ты будешь владеть конем;

только за него ты должен отдать мне сестру Бэлу:

Карагёз будет тебе калымом.

Надеюсь, что торг для тебя выгоден.

Азамат молчал.

— Не хочешь? Ну, как хочешь! Я думал, что ты мужчина, а ты еще ребенок: рано тебе ездить верхом...

Азамат вспыхнул.
— А мой отец? — сказал он.
— Разве он никогда не уезжает?

— Правда...

— Согласен?..
— Согласен, — прошептал Азамат, бледный как смерть.

— Когда же?

— В первый раз, как Казбич приедет сюда; он обещался пригнать десяток баранов: остальноё — моё дело.

Смотри же, Азамат!

Вот они и сладили это дело...

по правде сказать, нехорошее дело!

Я после и говорил это Печорину, да только он мне отвечал, что дикая черкешенка должна быть счастлива, имея такого милого мужа, как он, потому что, по-ихнему, он все-таки ее муж,

а что — Казбич,разбойник, которого надо было наказать.

Сами посудите, что ж я мог отвечать против этого?..

Но в то время я ничего не знал об их заговоре.

Вот раз приехал Казбич и спрашивает, не нужно ли баранов и мёда; я велел ему привести на другой день.

— Азамат! — сказал Григорий Александрович, — завтра Карагёз в моих руках; если нынче ночью Бэла не будет здесь, то не видать тебе коня...

— Хорошо! — сказал Азамат и поскакал в аул.

Вечером Григорий Александрович вооружился и выехал из крепости:

как они сладили это дело, не знаю, — только ночью они оба возвратились,

и часовой видел, что поперёк седла Азамата лежала женщина, у которой руки и ноги были связаны, а голова окутана чадрой.

— А лошадь? — спросил я у штабс-капитана.

— Сейчас, сейчас.

На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу.

Привязав лошадь у забора, он вошёл ко мне;

я попотчевал его чаем, потому что хотя разбойник он, а все-таки был моим кунаком.

Стали мы болтать о том, о сём: вдруг, смотрю,

Казбич вздрогнул, переменился в лице — и к окну;

но окно, к несчастию, выходило на задворье.

— Что с тобой? — спросил я.
— Моя лошадь!.. лошадь!.. — сказал он, весь дрожа.

Точно, я услышал топот копыт: «Это, верно, какой-нибудь казак приехал...»

— Нет! Урус яман, яман! — заревел он и опрометью бросился вон, как дикий барс.

В два прыжка он был уж на дворе; у ворот крепости часовой загородил ему путь ружьём; он перескочил через ружьё и кинулся бежать по дороге...

Вдали вилась пыль — Азамат скакал на лихом Карагёзе; на бегу Казбич выхватил из чехла ружье и выстрелил, с минуту он остался неподвижен, пока не убедился, что дал промах;

потом завизжал, ударил ружьё о камень, разбил его вдребезги, повалился на землю и зарыдал, как ребёнок...

Вот кругом него собрался народ из крепости — он никого не замечал;

постояли, потолковали и пошли назад;

я велел возле его положить деньги за баранов — он их не тронул,

лежал себе ничком, как мёртвый.

Поверите ли, он так пролежал до поздней ночи и целую ночь?..

Только на другое утро пришёл в крепость и стал просить, чтоб ему назвали похитителя.

Часовой, который видел, как Азамат отвязал коня и ускакал на нем, не почёл за нужное скрывать.

При этом имени глаза Казбича засверкали, и он отправился в аул, где жил отец Азамата.

— Что ж отец?

Дальше