Жар-птица

 

 

Только что смеркалось, я велел казаку нагреть чайник по-походному, засветил свечу и сел у стола, покуривая из дорожной трубки.

 

Уж я заканчивал второй стакан чая, как вдруг дверь скрыпнула, лёгкий шорох платья и шагов послышался за мной;

я вздрогнул и обернулся, — то была она, моя ундина!

 

Она села против меня тихо и безмолвно и устремила на меня глаза свои,

и не знаю почему, но этот взор показался мне чудно нежен; он мне напомнил один из тех взглядов,которые в старые годы так самовластно играли моею жизнью.

 

Она, казалось, ждала вопроса, но я молчал, полный неизъяснимого смущения.

 

Лицо её было покрыто тусклой бледностью,изобличавшей волнение душевное; рука её без цели бродила по столу, и я заметил на ней лёгкий трепет; грудь её то высоко поднималась, то, казалось, она удерживала дыхание.

 

Эта комедия начинала мне надоедать, и я готов был прервать молчание самым прозаическим образом, то есть предложить ей стакан чая, как вдруг она вскочила, обвила руками мою шею, и влажный,огненный поцелуй прозвучал на губах моих.

 

В глазах у меня потемнело, голова закружилась, я сжал ее в моих объятиях со всею силою юношеской страсти, но она, как змея, скользнула между моими руками, шепнув мне на ухо:

 

«Нынче ночью, как все уснут, выходи на берег»,

 

— и стрелою выскочила из комнаты.

 

В сенях она опрокинула чайник и свечу, стоявшую на полу.

 

«Экой бес девка!» — закричал казак, расположившийся на соломе и мечтавший согреться остатками чая.

 

 

 

Только тут я опомнился.

 

Часа через два, когда всё на пристани умолкло, я разбудил своего казака.

 

«Если я выстрелю из пистолета, — сказал я ему, — то беги на берег».

 

Он выпучил глаза и машинально отвечал:
«Слушаю, ваше благородие».

 

Я заткнул за пояс пистолет и вышел.

 

Она дожидалась меня на краю спуска; её одежда была более нежели легкая, небольшой платок опоясывал ее гибкий стан.

 

«Идите за мной!» — сказала она, взяв меня за руку, и мы стали спускаться.

 

Не понимаю,как я не сломил себе шеи; внизу мы повернули направо и пошли по той же дороге, где накануне я следовал за слепым.

 

Месяц еще не вставал, и только две звездочки, как два спасительные маяка, сверкали на темно-синем своде. Тяжелые волны мерно и ровно катились одна за другой,едва приподымая одинокую лодку, причаленную к берегу.

 

«Взойдем в лодку», — сказала моя спутница; я колебался, я не охотник до сентиментальных прогулок по морю; но отступать было не время.

 

Она прыгнула в лодку, я за ней, и не успел еще опомниться, как заметил, что мы плывем.

 

 

«Что это значит?» — сказал я сердито.

«Это значит, — отвечала она, сажая меня на скамью и обвив мой стан руками, — это значит, что я тебя люблю...»

 

 

 

И щека её прижалась к моей, и почувствовал на лице моём её пламенное дыхание.

 

 

 

Вдруг что-то шумно упало в воду: я хвать за пояс — пистолета нет.

 

 

 

О, тут ужасное подозрение закралось мне в душу, кровь хлынула мне в голову!.

 

 

 

Оглядываюсь — мы от берега около пятидесяти сажен, а я не умею плавать!

 

 

Хочу её оттолкнуть от себя — она как кошка вцепилась в мою одежду, и вдруг сильный толчок едва не сбросил меня в море.

 

Лодка закачалась, но я справился, и между нами началась отчаянная борьба; бешенство придавало мне силы, но я скоро заметил, что уступаю моему противнику в ловкости...

 

«Чего ты хочешь?» — закричал я, крепко сжав её маленькие руки;пальцы её хрустели, но она не вскрикнула: её змеиная натура выдержала эту пытку.

 

«Ты видел, — отвечала она, — ты донесёшь!» — и сверхъестественным усилием повалила меня на борт; мы оба по пояс свесились из лодки, её волосы касались воды: минута была решительная.

 

Я упёрся коленкою в дно, схватил её одной рукой за косу, другой за горло, она выпустила мою одежду, и я мгновенно сбросил её в волны.

 

 

Было уже довольно темно; голова её мелькнула раза два среди морской пены, и больше я ничего не видал...

 

 

 

На дне лодки я нашел половину старого весла и кое-как, после долгих усилий, причалил к пристани.

 

Пробираясь берегом к своей хате, я невольно всматривался в ту сторону, где накануне слепой дожидался ночного пловца; луна уже катилась по небу, и мне показалось, что кто-то в белом сидел на берегу; я подкрался, подстрекаемый любопытством, и прилёг в траве над обрывом берега; высунув немного голову, я мог хорошо видеть с утеса всё, что внизу делалось, и не очень удивился, а почти обрадовался, узнав мою русалку.

 

Она выжимала морскую пену из длинных волос своих; мокрая рубашка обрисовывала гибкий стан её и высокую грудь. Скоро показалась вдали лодка, быстро приблизилась она; из неё, как накануне, вышел человек в татарской шапке, но стрижен он был по-казацки, и за ременным поясом его торчал большой нож.

 

«Янко, — сказала она, — всё пропало!»

 

Потом разговор их продолжался так тихо, что я ничего не мог расслышать.

 

«А где же слепой?» — сказал наконец Янко, возвыся голос.

 

«Я его послала», — был ответ.

 

Через несколько минут явился и слепой, таща на спине мешок, который положили в лодку.

 

— Послушай, слепой! — сказал Янко, — ты береги то место... знаешь? там богатые товары... скажи (имени я не расслышал), что я ему больше не слуга; дела пошли худо, он меня больше не увидит; теперь опасно; поеду искать работы в другом месте, а ему уж такого удальца не найти. Да скажи, кабы он получше платил за труды, так и Янко бы его не покинул; а мне везде дорога, где только ветер дует и море шумит! —

 

После некоторого молчания Янко продолжал: — Она поедет со мною; ей нельзя здесь оставаться; а старухе скажи, что, дескать,пора умирать, зажилась, надо знать и честь.

Нас же больше не увидит.

 

— А я? — сказал слепой жалобным голосом.
— На что мне тебя? — был ответ.

 

Между тем моя ундина вскочила в лодку и махнула товарищу рукою; он что-то положил слепому в руку, промолвив:

 

«На, купи себе пряников».

— «Только?» — сказал слепой.

— «Ну, вот тебе ещё», — и упавшая монета зазвенела, ударясь о камень.

 

Слепой её не поднял.

 

Янко сел в лодку, ветер дул от берега, они подняли маленький парус и быстро понеслись.

 

 

 

Долго при свете месяца мелькал парус между тёмных волн; слепой мальчик точно плакал, долго,долго...

 

 

 

Мне стало грустно. И зачем было судьбе кинуть меня в мирный круг честных контрабандистов?

 

 

 

Как камень, брошенный в гладкий источник, я встревожил их спокойствие и, как камень, едва сам не пошел ко дну!

 

 

 

 

Я возвратился домой.

 

В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и казак мой, вопреки приказанию, спал крепким сном, держа ружьё обеими руками.

 

Я его оставил в покое, взял свечу и пошел в хату.

 

 

 

Увы! моя шкатулка, шашка с серебряной оправой, дагестанский кинжал — подарок приятеля — все исчезло.

 

 

 

Тут-то я догадался, какие вещи тащил проклятый слепой.

 

Разбудив казака довольно невежливым толчком, я побранил его, посердился, а делать было нечего!

 

И не смешно ли было бы жаловаться начальству, что слепой мальчик меня обокрал,а восемнадцатилетняя девушка чуть-чуть не утопила?

 

 

Слава Богу, поутру явилась возможность ехать, и я оставил Тамань.

 

Что сталось с старухой и с бедным слепым — не знаю.

 

 

 

Да и какое дело мне до радостей и бедствий человеческих, мне,странствующему офицеру,

да еще с подорожной по казённой надобности!..

 

 

 

Конец первой части

 

 

Дальше